День на двадцатом градусе западной долготы и нуле градусов широты начался для нашего судна не совсем обычно. Вместо традиционного утреннего: «Команде завтракать…» – радио торжественно провозгласило:
– Всем выйти на палубу!
На палубу? К чему бы это? Что случилось?
Мы с Виктором спрыгнули с коек и выскочили из каюты; везде хлопали двери, команда спешила выполнить необычное указание.
На палубе, освещенной ярким утренним солнцем, за одну ночь все изменилось: около правого борта судна стоял большой бассейн с водой, сооруженный из досок и брезента, а под фок-мачтой возвышался трон, около которого с пузатой бочки, с надписью на выпуклом боку «Ром», весело скатился черный пиратский череп с костями…
Теплоход замедлил бег, и вахтенный штурман возвестил:
– Внимание! Всем построиться у правого борта к встрече Нептуна! Ноль градусов широты! Двадцать пять градусов вестовой долготы! Глядите за борт – «Олекма» пересекает линию экватора!
А это руководитель научной группы на «Олекме» Виктор Леонтьевич Жаров. После каждого траления или яруса он рассматривает справочник-определитель, чтобы узнать, что за рыбу удалось нам выловить из океанских глубин. Заинтересовался определителем и Владик Терехов, судовой мастер по добыче и обработке рыбы.
Когда «Олекма» пересекала экватор, познакомиться с советскими рыбаками пришел сам Нептун. Вот он вручает ключ от экватора капитану судна Валентину Николаевичу Лутошкину.
Я не успел заглянуть за борт, чтобы увидеть заветную линию, разделяющую нашу планету на два полушария: северное и южное. Не успел, потому что над палубой мелодией самбо рявкнул включенный на полную мощь динамик. Музыка была такая веселая, такая огненная, как будто она бесконечно долго была заключена в темном металлическом нутре динамика и теперь-то наконец вырвалась на свободу. Под эту сочную мелодию, раскачивая мускулистыми бедрами и притопывая голыми ступнями, из-за борта теплохода вылез Нептун. Вылез, прошелся по палубе в ритме бразильского самбо и замер перед нами во всей своей Нептуновой красоте и мощи. На лысеющей голове лихо заломлена картонная корона, в мускулистой руке – бамбуковый трезубец с фанерным наконечником, сивая до пояса бородища, такие же расчесанные деревянным гребнем волосы, ниспадающие на плечи из-под короны, жесткие усы, как стрелки компаса, торчащие в разные стороны, и традиционная, в дырках тельняшка.
Набрав в грудную клетку побольше воздуха, Нептун приподнялся на носках и зычно гаркнул:
– Здравствуйте, молодцы! – Приветствие было произнесено с таким усердием и силой, что усы отскочили и повисли на нижней губе.
– Урра!.. – ответили молодцы, окружая Нептуна.
– Свита, ко мне! – серьезным, требовательным голосом произнес Нептун и, отвернувшись, выудил пальцем застрявший во рту ус.
В тот же момент из-за борта «Олекмы» выскочили черные до безобразия черти и звездочет, он же по совместительству доктор. Свита, прикрытая лишь набедренными повязками из сезали и украшениями в виде колец, бряцающих на жилистых шеях, зашумела, загалдела, произнося какие-то непонятные слова, и, размахивая короткими толстыми копьями, оттеснила команду к правому борту.
Нептун, тяжело поднимая толстые волосатые ноги, взобрался на лючину и, устроившись в кресле поудобнее около винной бочки, распорядился позвать капитана. Настроение у Нептуна отличное: глаза весело поблескивают, нос и щеки приятно розовеют, по добродушному его морского величества лицу бродит ласковая, почти нежная улыбка. Прислушиваясь к чуть заглушённой музыке, он пришлепывает по люку пятками и нежно, как любящий отец на своих сыновей, посматривает на нас с высоты своего трона.
Капитан явился в фуражке с золотыми листьями на козырьке и ярко сверкающим «крабом» на околыше. На нем белая рубашка, галстук, ботинки и даже брюки. Я говорю «даже», потому что почти целый месяц мы щеголяли по судну в одних трусах и босиком. Поэтому вид человека в брюках и ботинках со шнурками вызвал в команде веселое оживление.
– Кто такие, откуда и куда? – вопросил морской царь и между делом почерпнул из бочки кружку рома.
– Русские рыбаки. Идем из Советского Союза. Держим путь к Бразилии и на Кубу. Ищем рыбу, Нептун. Просим тебя пропустить нас в Южное полушарие и оказать помощь в этом важном и трудном деле, – бодро ответил капитан. Ему уже не раз приходилось встречаться и беседовать с повелителем морей и океанов. Поэтому он знал, как нужно вести себя с ним и его свирепой свитой. Знал и поэтому быстро сообщил важнейшие сведения о нашем судне. Капитан хлопнул ладонью по бочке: – А это тебе, старик, бочка отличнейшего рома марки «Мантилла»… Угощайся, Нептун, и вы, черти, тоже.
Нептун опрокинул кружку с душистой, терпкой жидкостью, покрутил головой, крякнул и, вынув откуда-то из-под бороды соленый огурец, с хрустом надкусил его.
– Мда… – сказал (он, вытерев навернувшуюся на глаза слезу, появившуюся, по-видимому, от радости и умиления, что увидел нас. – Мда… так по печенкам и ударило. Да… так вот: вы мне нравитесь, парни, и ты, капитан, и все остальные. Наслышан я зело, что русские – отважные и смелые ребята, а посему разрешаю вам искать рыбку в моих владениях и с радостью пропускаю вас в Южное полушарие. А вот вам и ключик… Алло, отставить… – неожиданно не хрипловатым царским баском, а трезвым голосом произнес Нептун и помахал над головами чертей громадным, в метр величиной, ключом от Южного полушария. (Те, потихоньку толкая друг друга локтями, черпали из бочки поллитровой кружкой ром «Мантиллу») – Желаю вам счастливого плавания и всяческих удач!.. – закончил свою кратенькую речь Нептун, поднялся и вручил капитану ключ.
Черти, бросив кружку, схватили пики, подняли их в воздух и радостно закричали!
– Урра! Да здравствует Нептун!..
Черномазые черти заметно повеселели. Они нетерпеливо потирали руки, возбужденно переговаривались между собой и оценивающим взглядом осматривали притихший экипаж «Олекмы».
– А теперь я желаю познакомиться с каждым из команды этого прекрасного судна, – возвестил Нептун и выкрикнул: – Подать мне сюда старшего помощника капитана, Литуна Виктора Александровича! Есть такой?
– Есть… – отозвался Литун, поспешно стягивая с себя рубашку.
И вовремя: чумазые черти подскочили к нему и, радостно повизгивая, принялись обнимать, тискать старпома, оставляя на его теле жирные черные пятна.
– Подойди поближе, отрок, – улыбнулся ему Нептун.
Черти, побросав свои копья, подхватили старпома и потащили его к врачу-звездочету. Тот выслушал его полуметровым стетоскопом и, повернувшись к Нептуну, доложил, склонив голову в остроконечной шапке:
– Мурлы, бурлы, турлы! Аминь!
– Достопочтенный звездочет, он же придворный эскулап, сообщил мне, что ваше сердце и легкие в норме. Соответствует ли это истине?
– Соответствует! – поспешно выкрикнул Литуи, судорожно дергая головой. Один из чертей старательно намыливал ему лицо кистью для покраски потолков. – Соответствует! – еще раз крикнул он, выпуская розовые с голубым отливом мыльные пузыри.
Нептун удовлетворенно кивнул головой, черти поднатужились и с визгом, свистом, смехом швырнули старпома в чан с водой.
И началось. Матросы, механики, штурманы один за другим подходили к Нептунову престолу и тотчас попадали в жадные руки чертей. Почти у всех здоровье оказалось «мурлы, бурлы, турлы», и поэтому после благосклонной улыбки Нептуна очередного крестника, весело и непринужденно пританцовывая под мелодии самбо, разрисовывали с головы до пяток черной краской, ставили на спину или чуть ниже громадную, с тарелку величиной, печать с изображением трезубца посредине и с улюлюканьем швыряли в чан с водой. После этого очередному крещеному подносилась Нептуном чарка-кружка рома и диплом с указанием, где, когда и на каком судне моряк пересек экватор и обмыт океанской водицей в соленой купели.
Почти у всех здоровье оказалось преотличным, только вот у Сани-механика что-то с животом. Побаливает. Может, можно миновать купель? Обойтись кружкой рома?
Нептун озабоченно хмурит брови: больного через экватор пускать нельзя. Вот ведь напасть – на судне оказался больной!..
– Подлечить!.. – распорядился морской царь. И челядь его рванулась к больному.
Саня, как заяц, попавший в капкан, забился в дюжих руках чертей. А потом испустил отчаянный вопль: откуда-то из-за трона выкатили клизму – резиновый шар-буек, налитый полусотней килограммов соленой воды.
– Лопнет, пожалуй… – с сомнением покачал головой Нептун и почесал трезубцем себе спину. – Так как твой животик, друг мой?
– Здоров!.. Я отлично себя чувствую! – во всю силу своих легких возопил отрок, шарахаясь в сторону от толстого резинового шланга.
– Ну и слава аллаху… – миролюбиво вздохнул Нептун и кивнул головой.
Саня, подброшенный руками чертей, взвился в воздух, будто снаряд, выброшенный катапультой, и, трепеща ногами, плюхнулся в бассейн.
Последним крестили дядю Витю. С большим трудом его перевалили через борт бассейна. Своим телом он выплеснул из бассейна почти всю, воду, а вынырнув, потребовал не одну, а две кружки рома, так как по своему объему и росту он больше любого члена команды не менее чем в два раза. Сочтя довод разумным, Нептун согласился и выдал дяде Вите еще одну порцию душистого крепкого напитка.
Под конец торжества над палубой теплохода оглушительно ударил гром и сверкнула молния. Нептун поднялся из своего кресла, стукнул трезубцем о лючину и торжественно потребовал:
– Да будет дождь!
И хлынул дождь. Вернее, не дождь, а сокрушительный тропический ливень. Тугие водяные струи сбили с Нептуна корону, сорвали сезалевую бороду и обнажили широкое добродушное лицо второго штурмана теплохода Виктора Александровича Шореца… Ливень хлестал холодными пресными струями по чертям, смывая с них жирную черную краску из сажи и солидола, набедренные повязки. Черти, как ребятишки, прыгали по палубе, подставляли ливню лица, спины, плечи; набирали свежую вкусную воду в рот и пускали фонтанчики…
Все были рады дождю – на судне пресная вода расходовалась очень строго, а тут воды сколько хочешь! Появились мочалки, мыло. Постепенно белеющие черти и крещеные прыгали, скакали в водяном хаосе, терли друг другу спины, намыливали головы, а кто-то уже стирал рубашку.
Ливень был очень кстати. Он сэкономил судовую воду и подтвердил авторитет Нептуна, как одного из могущественных богов планеты, бога, с которым можно вот так, совершенно запросто, встретиться в океане.
Ливень прошел, унесся куда-то прочь; палуба опустела. Матросы разобрали чан, унесли кресло и забытый капитаном гигантский ключ из красного дерева. Лишь в уголке, около лаборатории, как недолгая память о посетившем нас божестве, стоял трезубец с нанизанной на фанерное острие размокшей царской короной…
На судне все стихло – ночью будем ставить ярус и капитан разрешил команде отдыхать. Все разбрелись по каютам, а я пошел на самый нос судна охотиться на летучих рыб. Охотиться с фотоаппаратом. Перед самым отходом в рейс мне удалось приобрести прекрасный телеобъектив «МТО-500». К нему с помощью Петровича я приспособил небольшой приклад, спусковой крючок, и получилось маленькое, но дальнобойное фоторужье. И теперь я иногда охочусь: на чаек, олуш, дельфинов. А вот сейчас – на летучих рыбок.
Мне очень нравится фотоохота. До чего же приятнее сфотографировать, предположим, летящего над камышами крякового селезня, чем грохнуть по нему из ружья и поднять потом из воды окровавленный, в кружках зеленой ряски комок перьев…
Фотоохотой я занимался и на берегу и в море в предыдущем рейсе. На мою пленку попались крупные африканские ящерицы, забавные, с вращающимися в разные стороны независимо друг от друга глазами, хамелеоны, мартышки, прыгающие в ветвях кокосовых пальм, злые сухопутные крабы, разные тропические птицы и даже крокодилы с ганской реки Вольта. Раньше у меня был совсем небольшой, одиннадцатисантиметровый объектив, и приходилось во время фотоохоты испытывать большие трудности. Теперь же мощность телевика увеличилась в пять раз, и это значительно расширило возможности охоты с фотоаппаратом.
И вот – летучки. Так хочется сделать снимок, на котором было бы видно, как рыбка, расправив свои блестящие плавнички, подобно большущей, сверкающей всеми цветами радуги стрекозе, стремительно летит над водой.
Но сделать такой снимок очень трудно: летучки выскакивают из воды совершенно не в том месте, где их ожидаешь. Или плюхаются в волны раньше, нежели щелкнет затвор фотоаппарата.
Свесившись с судна, я гляжу в воду: вот несколько рыбок мчатся под самым форштевнем теплохода. Еще несколько мгновений, и, оставив на воде кружки, как от брошенного ловкой рукой плоского камня, рыбки взлетают в воздух… Эх, опять не успел! Пока наведешь на резкость объектив, рыбок уже нет. Скоро руки мои устают, и я просто любуюсь быстрыми, стремительными летучками. Они взлетают то поодиночке, то целыми стайками. Одни рыбки взлетают и тотчас плюхаются обратно в воду, другие уносятся на сто – сто двадцать метров вперед или в сторону от судна. Собственно говоря, рыбки не летают, а парят: разогнавшись в воде, они выскакивают в воздух, их подхватывают теплые струи воздуха, поднимающиеся от воды. Рыбка в течение тридцати – сорока секунд планирует, пока страшное железное чудовище, напугавшее их, не остается позади. Способность рыб на время покидать родную стихию спасает их от многочисленных врагов, в частности от хищных рыб, которые не против поживиться нежным мясом летучки.
– Внимание! Через десять минут станция! – разносится над палубой радиоголос.
Станция? Ну что ж, придется фотоохоту отложить. Конечно, только на время, – домой я обязательно должен привезти отличный снимок: над пенной водой летит серебряная рыба…
Вечером мы четверо долго сидим в лаборатории, склонившись над картой: нужно решить, где будем ставить первый ярус. Смотрим на карту Атлантического океана, пересеченного наискосок нашим трансатлантическим разрезом. Рядом схема самого разреза. Океан как бы разрублен от своей поверхности до глубины в тысячу метров. На схеме мы заглядываем в океан как бы сбоку: на листе бумаги он похож на многослойное пирожное. Но только линии, обозначающие температуру воды на различных глубинах, идут не параллельно. Они то опускаются вниз, то подскакивают вверх… В одном месте, соответствующем тому району, где сейчас находимся мы, видно, как из глубин поднялся к поверхности, пронзив толщу океана, острый пик. Это глубинные воды, проникшие в поверхностные слои океана. Тут образовался так называемый термоклин – глубинные и поверхностные воды перемешались и создали условия для бурного развития жизни в этой точке океана.
– Вот здесь и надо ставить ярус, – говорит Коля Хлыстов, поставив на карте черточку. – Показания по фосфору, температуре и кислороду, а также наличие термоклина – все говорит о том, что здесь может быть рыба. Ставим ярус тут…
На карте – черточка. А в океане – это пространство чуть ли не в сто квадратных километров. Да, нам известно, что здесь обязательно должны быть крупные океанические рыбы: тунцы, марлины, ваху. Но как лучше поставить ярус, чтобы движущиеся, рыскающие в этом участке океана рыбьи косяки прошли не вдоль яруса, стороной, а натолкнулись на него и обнаружили бы крючки с наживкой?
Район, который мы выбрали, словно громадный универсальный магазин со множеством дверей, в которые вплывают рыбы. Но район-магазин мы нашли, а вот как обнаружить двери, через которые рыбы вплывают в магазин или через которые покидают его? Ставить ярус направлением с севера на юг? Или с запада на восток? А может, с северо-запада на юго-восток?.. На этот вопрос нам уже не ответить. Будь мы промысловиками, мы поработали бы здесь две-три недельки и поставили бы яруса во всех возможных направлениях. И выбрали бы такое из них, которое бы обеспечило хорошие промысловые уловы. Но времени у нас в обрез, и мы ставим ярус по ходу нашего судна: с северо-востока на юго-запад. Расчет такой – убедиться, что здесь есть рыба, что район для лова выбрали правильно.
Итак, ярус. А что же это за штука и как им ловят рыбу? Ярус ничего общего не имеет ни с каким-либо видом сетей. Ярус – крючковая снасть, наподобие обыкновенного перемета: веревка, к которой привязаны на поводцах крючки. Но от обыкновенного речного или озерного перемета океанский перемет-ярус отличается своими размерами – он достигает гигантской величины: до шестидесяти морских миль (свыше ста километров). И оснащен такой «переметик» несколькими тысячами крепчайших крючков, способных выдержать до пятисот – шестисот килограммов живого веса.
Ставится ярус рано утром, и поэтому на другой день уже в четыре часа, еще в темноте, палубная команда была на ногах.
Вся снасть до выметки ее в океан разобрана на части: отдельно, в больших ящиках, лежит хребтина – крепчайший капроновый шнур, к которому крепится все остальное снаряжение яруса. В других ящиках, поменьше, свернутые поводцы с крючками; в сторонке громоздится груда пенопластовых поплавков и бамбуковых вешек с цветными флажками на концах.
– Начали! – командует бригадир Яков Павлович Болтенко. – Боцман, буй!
Боцман, поднатужившись, швыряет за борт, в темноту, концевой буй – шест с тремя флажками, к которому привязан конец хребтины. Судно идет малым ходом, и хребтина, увлекаемая вешкой – буем, извиваясь, будто змея, выползает из корзины и пропадает за бортом.
– Поводец! – говорит Яков Павлович, и один из матросов при помощи клевантов – металлических колец – соединяет поводец с хребтиной.
Другой матрос насаживает в этот момент на крючок наживку – рыбку и бросает поводец в воду. В воздухе он раскручивается и растягивается в воде на всю свою десятиметровую длину. Через каждые десять поводцев к хребтине прикрепляется поплавок или вешка. Вот и вся операция.
– Поводец… поводец… поплавок… поводец… – слышится голос бригадира. Вскоре он умолкает – матросы уже знают порядок выметки яруса, и дело идет быстрее…
Через два часа, к рассвету, двадцать километров океанского перемета ушло за борт. В воду полетела последняя вешка, судно развернулось и пошло вдоль яруса к его началу, откуда он будет выбираться. А команда отправилась по каютам – часок-другой отдохнуть. Пока команда спит, рыбы найдут нашу наживку, заглотают ее и… В общем, очень бы хотелось, чтобы рыбы обнаружили наш ярус. А то могут и не заметить его: ведь что для океана какие-то двадцать километров! Даже не для океана, а для того района, который мы обнаружили, – как иголка в поле. Вот если бы мы ставили промысловый, стокилометровый перемет, вот это было бы да! Но мы работаем коротким поисковым ярусом – времени, времени не хватает! Ведь на постановку промыслового яруса нужно потратить двенадцать часов! А потом столько же его выбирать!
Свесившись с верхнего мостика, я заглядываю в воду, туда, где в волнах прыгают белые поплавки и раскачиваются из стороны в сторону уходящие за горизонт вешки. Интересно, кто из подводных обитателей уже заметил наживку? Кто из морских рыб проглотил какую-нибудь из них и теперь рвется из стороны в сторону, пытаясь освободиться от жала крючка, вонзившегося в челюсть?
Сейчас мы это узнаем – команда собралась на палубе, и, пока боцман вылавливает «кошкой» концевую вешку, матросы выкуривают по последней сигарете: потом будет некогда.
– По местам, – говорит Яков Павлович. Он стоит на небольшом помосте у левого борта судна, около специальной машины – ярусоподъемника.
Принцип действия машины не сложен – хребтина зажимается между вращающимися навстречу друг другу шкивами. Шкивы, обутые в резину, крутятся и за счет трения вытягивают хребтину, которая тут же укладывается в ящик. Гудит ярусоподъемник, хребтина прячется в ящик, а матросы отстегивают от нее поводцы, вешки, поплавки. Поводцы тут же на специальной машинке койлаются, то есть скручиваются и укладываются в ящики; поплавки относятся в сторонку, чтобы не мешали работать.
Натужено гудит машина. Гудит, выволакивая из воды тяжелый намокший ярус. Быстро мелькают матросские руки, заполняются ящики с поводцами, растет штабель поплавков. Гудит ярусоподъемник; в его сердитом гудении мне чудятся нотки нетерпения: дескать, а где же рыба? Действительно, рыбы пока нет…
Жаров, Виктор и Брянцев стоят у борта и нервно курят. Я не курю, но тоже нервничаю, и тоже стою у борта, и с нетерпением заглядываю в воду: где же рыба? Сегодня мы, научная группа, как бы сдаем экзамен: будет рыба, значит, не подкачала наука, а вытащим «пустышку», что тогда? Конечно, бывают и просчеты, но не хотелось бы, нет…
– Рыба! – кричит бригадир.
Хребтина туго натягивается; прикрепленный к ней поводец гудит, будто басовая струна, и режет воду; внизу, в синец глубине, мечется какое-то крупное, взбесившееся от боли существо.
И снова работа, поиск рыбы. На этот раз мы не тралим, а ловим рыбу ярусом – многокилометровым океанским переметом. С напряжением всматривается в бурлящую воду бригадир: попадется сегодня что-нибудь или нет?.. А на мостике берет координаты судна старший помощник капитана Виктор Литун. Уже много рейсов совершил он в далекие теплые моря. И всегда точно определяет местонахождение теплохода по солнцу, звездам и маякам…
Мы спешим к лазпорту – отверстию, через которое на палубу судна поднимается рыба. Ну-ка, где она, голубушка? Кто сидит на крючке, кто первый из морских обитателей окажется на палубе «Олекмы»? Поводец отсоединяют от хребтины, и Петрович с матросом Виктором Герасимовым, коротко остриженным парнем, состоящим из одних упругих мышц, подтаскивают рыбину к лазпорту. Краснея от натуги, боцман и матрос упираются ногами в палубу и, напрягая все силы, выводят рыбину из глубины к поверхности. Ну, еще немного, ну, еще чуть-чуть… У лазпорта уже дожидается ее, крепко сжимая в руках багор, Виктор Жаров. Первую рыбину, попавшуюся на ярус, ему хочется извлечь из океана самому.
– Подтягивайте!.. Еще чуть-чуть! – просит он, наклоняясь над водой.
В этот момент, всплеснувшись, из волн выскакивают длинный острый бивень и фиолетовая голова с выпученными глазами.
– Марлин! – восклицает Жаров и, нагнувшись, вонзает острие багра в упругое тело.
От страшной боли рыба делает мощный рывок, капроновый шнур звонко лопается, а багор выскакивает из рук Жарова и вместе с рыбой исчезает под днищем судна в вскипевшей окровавленной воде. Боцман испуганно ахнул, но нет, не ушел марлин – багор накрепко привязан сезалевым канатом к борту судна. От ярусоподъемника бегут матросы, сильные руки вцепляются в канат, и вот уже показался кончик багра… Снова видна остроносая марлинья голова, и в нее тотчас впиваются еще несколько багров. Утомленная рыба всплывает и, широко разинув рот, выплевывает розовую пену. Марлин еще пытается вырваться – он ворочается в воде, хлопает по волнам метровым хвостом, но нет, уже поздно. Люди там наверху, на палубе судна, сильнее его. Через несколько мгновений под команду Петровича: «Еще разик!..» – марлин переваливается через борт. Вот и все. Рыба на палубе.
Глаза ее быстро тускнеют, по телу волнами прокатывается судорога. Кожа становится то почти черной, то светлеет и покрывается поперечными сине-фиолетовыми полосами…
Вокруг рыбы стоят люди. Матросы дымят сигаретами, заглядывают в необъятную рыбью пасть, шлепают по марлиньему телу. Вот уж рыбка так рыбка! Только увидев такого красавца, только выловив такую рыбину, понимаешь, почему рыбацкие суда покидают свои порты и идут промышлять рыбу за тридевять земель. Мясо у тунцов и марлинов очень вкусное, оно пользуется большим спросом на мировом рынке. Японцы, например, ходят ловить марлинов и тунцов к берегам Южной Америки.
– Хороша рыбка! – почесывает затылок Яков Павлович. – Недаром я все колдовал про себя: «Ловись рыбка большая и маленькая…»
– Ох и рыбочка, – поддакивает ему пахнущий гороховым супом кок, – из одной такой можно с тысячу рыбных блюд приготовить!
– По местам, ребята! – прерывает его бригадир. Матросы расходятся, кок спешит на камбуз, а боцман помогает мне и Жарову подтащить марлина к весам.
– Ого! Неплохо – триста шестьдесят килограммов, – говорит Виктор, и я записываю вес рыбы в специальную книжку.
Затем мы измеряем марлина. Петрович извлекает из рыбы желудок. Конечно, не особенно приятно копаться в рыбьих желудках, но ни одна рыба, пойманная в рейсе, не минует наших рук. Все они будут взвешены, измерены, и все, что окажется в их желудках, будет изучено. Очень важно знать, чем в этих широтах питаются рыбы.
– Записывай, – диктует Виктор, – содержание желудка: кальмары, мелкие рыбы-сабли, анчоус и фахаки…
– Фахаки? – удивляюсь я и, отложив карандаш, подхожу ближе.
Да, никаких сомнений: из желудка марлина извлечены с десяток небольших колючих, словно ежики, рыб-фахаков.
Фахак? Ну и что же? Нет, меня удивило не то, что марлин наглотался этих колючих рыбешек, а то, что под нами глубина пять километров. И до берега еще миль шестьсот. Фахаки же, как и рыбы-кувалды, обитают в мелководных прибрежных водах. Значит, вчера или позавчера марлин обедал у побережья Южной Америки, а сегодня, покрыв громадное расстояние, оказался у нашего яруса и, заколдованный заклинаниями Якова Павловича, клюнул на злополучную ставридку. Найденные в желудке марлина прибрежные рыбы еще раз подтверждают, что марлины в поисках пищи совершают переходы со скоростью до тридцати – сорока миль в час…
Все промысловики, добывающие рыбу на крючковые снасти, считают поимку морского исполина, достигающего веса до пятисот килограммов, большой удачей.
Между прочим, марлин – одна из немногих рыб, которая вошла в большую литературу. Это о ней писал Хемингуэй в своей книге «Старик и море». Рыба, которую выловил старик, была марлином.
– Еще! – раздается возглас бригадира.
Еще рыба? Ну конечно! Оторвавшись от своих размышлений, я спешу к борту судна и вижу – выскакивает, как бы подброшенная мощной пружиной, из воды ярко-золотистая, с поднявшимся дыбом спинным плавником макрель. Плавник ее трепещет, и на его светло-синем фоне ярко выделяются черные пятна; по всему телу рыбы рассыпались мелкие голубые звездочки… Сделав в воздухе сальто, рыба звонко шлепается в волны, а затем вновь подбрасывает свое тело над водой. Но что это? Вместо ярко-золотистой на крючке бьется светло-розовая, в черных пятнах рыба. Опять всплеск, отчаянный рывок, и рыба взлетает над вспенившейся водой. Но странно: уже не розовая, а зеленовато-желтая. Может, это три разных макрели? Нет, одна, все та же «корифена», как она называется по-латыни. Только рыба все время от страха и возбуждения меняет свою окраску. Боцман подтягивает ее к лазпорту и рывком выкидывает на палубу. В то же мгновение Виктор Герасимов опускает на ее плоскую голову деревянную кувалду, и макрель успокаивается.
Мы наклоняемся над макрелью и, отражаясь в ее злых, янтарно-медового цвета глазах, рассматриваем широкое, сжатое с боков тело, узкую голову с выдающейся вперед нижней челюстью.
– Будто пес… – говорит боцман, осторожно трогая кончиком ножа острые рыбьи зубы. – Ишь разинула свою пасть.
И действительно, в профиль рыбья морда удивительно напоминает сплюснутую голову злого мопса или боксера.
Золотистые макрели, корифены, встречаются в теплых тропических водах почти всюду. Много их у берегов Африки в районе, где промышляют сардину советские тральщики. Корифены кружатся там стаями, дожидаясь, когда после разборки трала в воду будет смываться рыба, непригодная для переработки.
Золотистая макрель – наиболее популярная рыба у судовых рыболовов-любителей. Как правило, если судно лежит в дрейфе, дожидаясь очереди сдавать улов на плавбазу, рыболовы собираются на корме судна и опускают в воду примитивные снасти: веревку с большим крючком, наживленным сардинкой… Заметив наживку, макрель стремительно бросается к ней и с ходу заглатывает, да так, что обычно попавшаяся на крючок уже не срывается.
– Еще один! Тунец! – слышится радостный голос Якова Павловича.
Неужели тунец? Схватив багры, мы спешим в лазпорт. Ведь мы тунцеловы, а поймали пока марлина да макрель. Торопливо натянув на руки перчатки, чтобы не обжечь ладони, боцман наклоняется над водой, тянет.
– Вьюноша… – говорит он. – Совсем легкий.
Действительно, из воды показывается некрупная тунцовая голова. Она совсем черная и такая блестящая, будто покрыта лаком. Петрович дергает, и… на палубу падает одна голова. Больше ничего нет: все тело, начиная от грудных плавников, начисто объедено акулами. Подводное убийство произошло, как видно, только что. Голова еще жива: она поводит глазами, разводит окровавленными жаберными крышками, а среди лохмотьев мышц бьется, отсчитывая последние секунды тунцовой жизни, сердце…
Я поспешил в каюту за фотоаппаратом, а когда вновь выбежал на палубу, то рядом с загубленным тунцом билась крупная акула. У нее была узкая голова, длинные плавники, изогнутые, будто кривые кинжалы, темная, почти черная спина и свежно-белое, раздувшееся, словно бочка, брюхо. Акула яростно скалила зубы, грызла палубу, забивая себе пасть щепками, и молотила тонким, но очень сильным хвостом.
– Берегитесь хвоста! – крикнул Хлыстов матросам, которые столпились около отвратительного морского зверя.
Да, акульего хвоста следует опасаться: одного его удара достаточно, чтобы, как спичку, переломить ногу человека. Даже если акула слегка, чуть-чуть коснется своей шершавой шкурой человеческой кожи, то оставит о себе долгую неприятную память – очень болезненную, незаживающую рану. Акулья шкура покрыта как бы мелкими, очень острыми зубками. Этими зубками акула и снимает, будто рашпилем, полосы кожи с ног или рук неосторожного рыбака.
Помахивая кувалдой, боцман крутится вокруг акулы. Вот он размахнулся, стукнул по плоской упругой голове. Но акула и не почувствовала удара. Она продолжала хлестать хвостом, сокрушая стоящие в уголке бочки, и совершила несколько прыжков, подбрасывая свое гибкое, будто из каучука, тело на метр-полтора над палубой. Боцман стукнул еще раз-другой, вытер пот.
– Что за черт! – ругнулся он и взглянул на акустика. – Ну-ка, Витя, тюкни ее!
Громадный, весь налитый силой и здоровьем, дядя Витя неторопливо подошел к акуле, окинул ее взглядом, потом, взяв в одну руку, осмотрел кувалду, занес ее над головой и – рраз! – со страшной силой грохнул кувалдой по… палубе. Головка дубовой кувалды развалилась на три половинки, раскололась, как гнилой орех.
– Поосторожнее! Всю палубу разобьешь! – забеспокоился Петрович, увидев в палубном настиле глубокую вмятину. – Опять же имущество губишь…
– Так подержи ей голову, – огрызнулся дядя Витя, хватая другую кувалду, – а то крутит, мотает башкой туда-сюда.
Следующий удар пришелся прямо по акульему темени.
– Аж слюна из нее брызнула!.. – удовлетворенно сказал боцман. – Ну-ка, что у тебя там в пузе?
В акульем пузе оказался препорядочный кусок того самого тунца, голову которого мы только что бросили в океан. Тунец и небольшая рыбешка, которая была насажена на крючок яруса. Маленькая рыбешка испортила акуле весь этот день…
Вскоре на ярус попался второй марлин. На этот раз белый. Очень красивый, с острым, как штык, носом и прекрасными очертаниями стремительного тела. Он был небольшим, всего пятьдесят килограммов весом. Через полчаса на крючках оказались еще три таких же белых марлина. Как видно, шли они все небольшой стайкой и пересекли линию яруса. А тут уж трудно было удержаться, чтобы не проглотить по рыбешке, повисшей в прозрачной воде.
На этом и окончился наш первый ярус: пять марлинов, несколько макрелей и три акулы. Улов неплохой. А главное, мы выяснили, какая рыба водится здесь и какой примерно улов могут взять в этом районе промысловики.
Вечером Жаров нарисовал на своей карте узенькую черточку с красными флажками по краям, изображающую наш первый ярус. Под черточкой написал, каких рыб мы поймали, и поставил несколько цифр – улов в килограммах.
Скоро таких черточек-ярусов на карте будет много. Черточки с указанием разведочных уловов помогут промысловикам ставить свои ярусы в тех местах, где есть рыба.
После первого яруса жизнь стала интереснее. Теперь очень однообразная и поэтому быстро надоедающая работа на станциях стала перемежаться с ловом рыбы.
Почему-то от работы с ярусами у берегов Бразилии я ожидал каких-то океанских сюрпризов – встреч с новыми, ранее незнакомыми рыбами. Но рыбы, попадающиеся на крючки, были самые обычные – все те же марлины, акулы-быки и бульдогообразные макрели. В общем, такие же обитатели океана, с которыми нам уже не раз приходилось знакомиться в районе Африки в предыдущих рейсах.
– Подожди, – утешал меня Жаров, – это только начало. Вот подойдем поближе к Бразилии, там обязательно что-нибудь интересное на крючок зацепится…
А Бразилия была уже совсем недалеко. Однажды над нашим теплоходом трижды пролетел бразильский патрульный самолет с изображением краба на зеленом фюзеляже. И с утра до позднего вечера разносятся по теплоходу мелодии очень хорошо запоминающихся самбо: Бразилия готовится к карнавалу.
Раз в год вся страна в течение трех суток поет и танцует. Поют и танцуют все – от чистильщика обуви до министров. К карнавалу долго готовятся; газеты, журналы, телевидение, кино, радио – все работает на карнавал. Рано утром приятный женский голос задает радиослушателям вопросы: «А ты готов к карнавалу? Какие самбо ты умеешь танцевать? В каком костюме выйдешь на улицу родного города?» Радиостанцию города Форталезы сменяет сочный мужской голос: «Говорит радиостанция Ресифи-Пернамбуку!» Тотчас каюта наполняется нежнейшей экзотической мелодией, и все тот же голос спрашивает у нас, у всей своей громадной страны: «А ты разучил новое самбо?» И снова – мелодии. Один танец сменяется другим, другой – третьим.
Иногда ритм танца неожиданно прерывается, и в эфире разносится встревоженный, торопливый голос.
– О чем это он? – спрашиваем мы нашего судового полиглота Валю Брянцева. – Что у них там случилось? Никто не хочет разучивать самбо «Моя крошка хочет танцевать»?
– Нет, совсем не то… Французская эскадра… миноносцы, авианосец… приближаются к территориальным водам, к берегам Бразилии, – морща лоб, неуверенно переводит Валентин.
Ах, вот в чем дело! Только вчера об этом уже передавало московское радио: бразильцы арестовали в своих водах французские суда, ведущие хищнический лов лангустов, и теперь им на выручку спешат французские военные корабли.
– Может быть заваруха, – комментирует Валентин, закуривая сигарету. – Бразильцы готовят свой флот, стоящий в Ресифи, к встрече…
Все может быть… А пока тревожный голос умолкает, и в каюту опять врывается огненный вихрь звуков очередного танца.
Разрез, станции и ярусы. Ярусы, станции и разрез. И еще – мелодии самбо из веселых городов Ресифи или Форталезы. Вот так и бегут наши дни по волнам беспокойного синего Атлантического океана. Вот так и бегут дни: душные, жаркие. Тропики и качка… Во время качки любопытные волны как бы стараются заглянуть в иллюминатор, и поэтому его приходится завинчивать наглухо… Но стоит его закрыть – температура в каюте подскакивает до плюс тридцати трех градусов… И влага. Мокрые простыни, сырая, тяжелая, сплющенная блином подушка… В общем, тропическая экзотика. По ночам от влаги и духоты мучительно болят и затекают руки, ноги. Просыпаешься, щиплешь, трясешь руки и не чувствуешь их… Потом застоявшаяся кровь с болью тысячи иголок, вонзившихся в мышцы, начинает пульсировать в кровеносных сосудах, и до самого утра руки ноют тупой болью. Душно, влажно. Вентилятор уже давно надорвался, перегорел. И теперь уныло раскачивается из стороны в сторону на столе: чтобы не упал, я привязал его веревкой к вбитому в переборку гвоздю.
Ярусы – через день. Через день мы поднимаемся в четыре часа утра и целый день до вечера медленно и безропотно поджариваемся на палубе, в лучах раскаленного солнца. Теперь мне совсем нестрашно попасть в ад на горячую сковороду – в аду грешники только и делают, что поджариваются; мы же, обмываемые расплавленными лучами с ног до головы, не только поджариваемся, но к тому же и работаем. Солнце… Ух, какое оно тут беспощадное! От него нигде не спрячешься, никуда не убежишь… Оно отражается миллиардами маленьких солнц от воды и опаляет влажным жаром наши лица, тела… От яркого света в глазах будто стекло битое насыпано. У многих матросов растрескались, кровоточат пересохшие от жары губы. Улыбаться и то больно. Поэтому на палубе совершенно не слышно смеха.
Солнце раздражает людей, утомляет нервную систему. Матросы, механики, задыхающиеся в синем едком чаду, стали раздражительными, грубыми. Все мы люди северные, и очень трудно привыкнуть к таким щедрым солнечным ваннам…
Ярус. Гудит машина, отмеряя километр за километром выползающую из океана хребтину. Подъемник вытягивает из воды ярус, поводцы, поплавки, вешки и то небольшую акулу, то злую макрель, то тяжелого, грозящего нам своим толстым крепким бивнем марлина.
А это что? Кто там такой, окрашенный в небесно-голубой цвет, крутится, бьется в воде? Что-то интересное, новое. Ну-ка, боцман, ну-ка, дорогой Сергей Петрович, подтягивай поводец! Багор впивается в рыбье тело, и мы выволакиваем из воды длинную, тонкую, с ярко-голубой спиной акулу… Она так и называется «голубая». Действительно, как будто полоска неба упала на шершавую акулью спину да так и осталась на ней навсегда. Акула вяло, безвольно шевелит плавниками, белое ее брюхо, дряблое, как старческие щеки, вздрагивает и колышется. Акула как-то неохотно, лениво грызет палубу и смотрит на нас скучным, унылым взором. Боцман быстрыми ударами длинного ножа отсекает хищнице голову и передает стармеху. Тот, уединившись в сторонке, поранив пальцы об острые, будто бритвы, зубы, вырезает из нее челюсть. А потом подвешивает на солнце сушиться. И я вспоминаю о ребятишках-школьниках – это для них старается, не жалеет своих пальцев дядя Толя…
Иногда нас навещают дельфины. Грациозно изогнув свои спины, украшенные острым треугольным плавником, они плавают около теплохода, показывая время от времени свое мастерство управлять телом в воде и воздухе.
Среди них есть замечательнейшие акробаты! Вот один из дельфинов, разогнавшись, выпрыгивает из воды на два-три метра в воздух и почти без всплеска, ласточкой ныряет в волну. А другой, стройный, блестящий, сделанный будто из черной резины, выскальзывает из воды и делает в воздухе нечто вроде сальто. Поодиночке и группами дельфины подпрыгивают в воздух навстречу солнцу и голубому небу. Подпрыгивают и делают над водой разные фигуры – то шлепаются в океан боком, то солдатиком – хвостовым плавником вниз… Мы с завистью наблюдаем за их игрой. Нам бы тоже понырять, поплавать! Но нам нельзя – в воде шныряют акулы, и капитан беспокоится за наши жизни…
Нам нельзя, а дельфинам можно. И они без устали бултыхаются в волнах, фыркая от удовольствия. Когда им это надоедает, животные собираются плотной группой под самым форштевнем судна и несколько часов плывут вместе с нами.
Сверху очень хорошо видны их идеально сложенные, сильные тела; длинные заостренные носы и клапаны – дыхало, расположенные на затылках. Клапанами, когда дельфины выдыхают испорченный и вдыхают свежий воздух, животные производят звуки, похожие на довольное пофыркивание лошади.
У животных жесткое, пахнущее рыбой мясо, но исключительно вкусная печень. Добыть дельфина очень просто. Для этого берется бамбуковый шест, и к его концу прикрепляется острый метровый штырь диаметром чуть толще карандаша. К другому концу шеста привязывается короткий шнур с поплавком. Прямо с носа идущего судна бамбуковое копье вонзается в спину дельфина, он делает резкий оборот, и проволока-штырь закручивается вокруг тела животного. Убитого дельфина находят по буйку. Таким способом нам приходилось иногда охотиться в Гвинейском заливе. Но нужно быть очень осторожным: дельфин может рвануться, и если шнур от буйка захлестнется вокруг руки или ноги гарпунера, тот сразу же окажется под килем судна.
Бегут дни нашего рейса: станции, ярусы, рыбья слизь и кровь на палубе, ослепительное солнце и душная каюта. Иногда встреча с каким-нибудь теплоходом. Встретились, просигналили приветственно друг другу прожекторами: «Как звать, откуда?» Познакомились, пожелали счастливого плавания – и снова волны, соленый ветерок, безжалостное солнце. Да еще добродушные дельфины, деловито пофыркивающие у бортов «Олекмы».
Вечер. Стало чуть прохладнее – морской ветер продул немного каюты, стало легче дышать, и быстро забылись трудности прошедшего дня. Те, кому стоять ночную вахту, спят. Володя Пузыня готовит фотоувеличитель: комсорг судна, радист Слава, поручил ему сделать фотогазету. Наш сосед по каюте, второй механик Владимир Коновалов, корпит над тетрадками и учебниками – он студент-заочник Калининградского технического института рыбного хозяйства. Ему нужно подготовить много контрольных работ, и поэтому свет в его каюте не гаснет до глубокой ночи.
И паучники не спят. Валентин Брянцев зубрит самоучитель испанского языка, а Николай просто лежит и смотрит па фотографию жены. Что-то давно радиограмм нет. Как-то она там?
Да. Конечно, ждет и тоскует. Так же как и паши жены. И поэтому не хочется ни читать, ни зубрить иностранные языки. Хочется вот так лежать и смотреть на снимок. Или бродить по каютам, разговаривать с друзьями и гнать от себя мысли, что прошло лишь два месяца. А впереди еще много-много дней разлуки. Еще много-много морских миль, отделяющих нас от того дня, когда судно приткнется бортом к знакомому пирсу родного порта и ты сбежишь с теплохода навстречу радостным глазам, сверкающим из-за букета совсем ненужных цветов.
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 117 | Поможем написать вашу работу | Нарушение авторских прав |